Неточные совпадения
― Нет! ― закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще
нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить мужа, сына для любовника и есть хлеб мужа!
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее;
ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все
выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких
нот — и с последней
нотой обморок!
В трактире к обеду стало поживее; из нумеров показались сонные лица жильцов: какой-то очень благообразный,
высокий, седой старик, в светло-зеленом сюртуке, ирландец, как нам сказали, полковник испанской службы, француз, бледный, донельзя с черными волосами, донельзя в белой куртке и панталонах, как будто завернутый в хлопчатую бумагу, с нежным фальцетто, без грудных
нот.
Он начал с низких
нот, затем постепенно перешел на
высокие и окончил густой октавой.
Он знает о соперничестве Гаврилы и презирает его, ловя и подчеркивая всякий срыв на
высоких конечных
нотах.
Mой брат поднял тон диалога на
ноту выше...
И звуки летели и падали один за другим, все еще слишком пестрые, слишком звонкие… Охватившие мальчика волны вздымались все напряженнее, налетая из окружающего звеневшего и рокотавшего мрака и уходя в тот же мрак, сменяясь новыми волнами, новыми звуками… быстрее,
выше, мучительнее подымали они его, укачивали, баюкали… Еще раз пролетела над этим тускнеющим хаосом длинная и печальная
нота человеческого окрика, и затем все сразу смолкло.
Он ударил своей умелой рукой по клавишам, подражая праздничному колокольному трезвону. Иллюзия была полная. Аккорд из нескольких невысоких тонов составлял как бы фон поглубже, а на нем выделялись, прыгая и колеблясь, высшие
ноты, более подвижные и яркие. В общем это был именно тот
высокий и возбужденно-радостный гул, который заполняет собою праздничный воздух.
Сначала от быстрых, последовательных, почти слившихся ударов по клавише дрожала самая
высокая яркая
нота верхнего регистра, затем она резко сменялась низким раскатом баса.
Но при этом казалось, что слепой придавал еще какие-то особенные свойства каждому звуку: когда из-под его руки вылетала веселая и яркая
нота высокого регистра, он подымал оживленное лицо, будто провожая кверху эту звонкую летучую
ноту. Наоборот, при густом, чуть слышном и глухом дрожании баса он наклонял ухо; ему казалось, что этот тяжелый тон должен непременно низко раскатиться над землею, рассыпаясь по полу и теряясь в дальних углах.
С рыдающими
нотами и
высокими переливами этот голос производил на всех чарующее впечатление.
пел выразительно Веткин, и от звуков собственного
высокого и растроганного голоса и от физического чувства общей гармонии хора в его добрых, глуповатых глазах стояли слезы. Арчаковский бережно вторил ему. Для того чтобы заставить свой голос вибрировать, он двумя пальцами тряс себя за кадык. Осадчий густыми, тягучими
нотами аккомпанировал хору, и казалось, что все остальные голоса плавали, точно в темных волнах, в этих низких органных звуках.
Странного рода чувства его волновали: в продолжение всего предыдущего разговора ему ужасно хотелось поспорить с Белавиным и, если возможно, взять
нотой выше его; но — увы! — при всем умственном напряжении, он чувствовал, что не может даже стать на равную с ним высоту воззрения.
Человек comme il faut стоял
выше и вне сравнения с ними; он предоставлял им писать картины,
ноты, книги, делать добро, — он даже хвалил их за это, отчего же не похвалить хорошего, в ком бы оно ни было, — но он не мог становиться с ними под один уровень, он был comme il faut, а они нет, — и довольно.
Мойсей Мойсеич взял двумя
нотами выше и закатился таким судорожным смехом, что едва устоял на ногах.
Подле одного ярко пылающего костра, прислонив голову к
высокому казачьему седлу, лежал на широком потнике молодой офицер в белой кавалерийской фуражке; небрежно накинутая на плеча черкесская бурка не закрывала груди его, украшенной Георгиевским крестом; он наигрывал на карманном флажолете французской романс: «Jeune Troubadour» [«Юный трубадур».], и, казалось, все внимание его было устремлено на то, чтоб брать чище и вернее
ноты на этой музыкальной игрушке.
Затем голос Бел_и_чки полился еще ровнее, точно струя масла. Совершенно незаметно, постепенными взмахами закругленных периодов, он подымался все
выше, оставляя к концу лекции частные факты и переходя к широким обобщениям. Он действительно, кажется, любил науку, много работал и теперь сам увлекся своим изложением. Глаза его уже не сходили с потолка, обороты стали еще плавнее, в голосе все чаще проглядывали эти особенные, вкусные
ноты.
Короткий перерыв, точно закрыли ладонью рот, — и опять с той же
высокой и хриплой
ноты.
Высокою, замирающею трелью он вывел последние слова. А Настя с этой
ноты свободно продолжала...
Настя давно не певала и сама уж отвыкла от своего голоса, но деться было некуда, нужно было петь. Она тоже откашлянулась и взяла
выше последней
ноты Степана.
Когда возвращались из церкви, то бежал вслед народ; около лавки, около ворот и во дворе под окнами тоже была толпа. Пришли бабы величать. Едва молодые переступили порог, как громко, изо всей силы, вскрикнули певчие, которые уже стояли в сенях со своими
нотами; заиграла музыка, нарочно выписанная из города. Уже подносили донское шипучее в
высоких бокалах, и подрядчик-плотник Елизаров,
высокий, худощавый старик с такими густыми бровями, что глаза были едва видны, говорил, обращаясь к молодым...
В таких
высоких литературных произведениях, как «Горе от ума», как «Борис Годунов» Пушкина и некоторых других, исполнение должно быть не только сценическое, но наиболее литературное, как исполнение отличным оркестром образцовой музыки, где безошибочно должна быть сыграна каждая музыкальная фраза и в ней каждая
нота.
Вавило играет песню: отчаянно взмахивает головой, на
высоких, скорбных
нотах — прижимает руки к сердцу, тоскливо смотрит в небо и безнадежно разводит руками, все его движения ладно сливаются со словами песни. Лицо у него ежеминутно меняется: оно и грустно и нахмурено, то сурово, то мягко, и бледнеет и загорается румянцем. Он поет всем телом и, точно пьянея от песни, качается на ногах.
— Начинай! Эх, соплеменные, — держись! В сырой и душный воздух вечера врываются заунывные
ноты высокого светлого голоса...
— Давно ли? — продолжал Ярослав Ильич, подымая
ноту все
выше и
выше. — И я не знал этого! Но я с вами сосед! Я теперь уже в здешней части. Я уже месяц как воротился из Рязанской губернии. Поймал же вас, старинный и благороднейший друг! — И Ярослав Ильич рассмеялся добродушнейшим образом.
Потом он вдруг выпрямлялся при последней певучей
ноте и, как будто чувствуя себя
выше всех в мире, гордо, решительно вскидывал ногой гитару, перевертывал ее, притопывал, встряхивал волосами и, нахмурившись, оглядывался на хор.
И вдруг в него впилась
высокая теноровая
нота, болезненно вибрирующая, протяжная, унылая...
Вдруг откуда-то вырвалась толпа странных, точно сцепившихся между собой звуков духовой музыки и понеслась над городом в бешено громком вальсе. Одна
нота была такая тяжёлая, обрывистая — уф, уф! Она совсем не вязалась с остальными и, тяжело вздыхая, лезла
выше всех остальных… Казалось, что-то большое и тяжёлое грузными прыжками пробует вырваться на волю и не может.
— А по такому, — говорю, — случаю, что каприз на меня нашел; а если вы не послушаетесь, так… «Эй, говорю, Пушкарев! — своему, знаете, рассыльному, отставному унтер-офицеру, который все приказания двумя
нотами выше исполняет: — Мы теперь, говорю, едем в Дмитревское, и если туда кто-нибудь из новоселковских явится, хоть бы даже сам управитель, так распорядись». Пушкарев мой, знаете, только кекнул и поправил усы.
Ему отзывались другие колокольни: сипло, точно простуженный архиерейский бас, вякал надтреснутый колокол у Никиты Мученика; глухим, коротким, беззвучным рыданием отвечали с Николы на Выселках, а в женском монастыре за речкой знаменитый «серебряный» колокол стонал и плакался
высокой, чистой, певучей
нотой.
Самые
высокие пискливые
ноты, которые дрожали и обрывались, казалось, неутешно плакали, точно свирель была больна и испугана, а самые нижние
ноты почему-то напоминали туман, унылые деревья, серое небо.
На
высокой, гневно-пронзительной
ноте замер голос Райко, и так долго сидели они и молчали. Потом Чистяков подошел ближе и увидел сухие и злобные, горящие, как у волка, глаза.
— Тетенька, спаси! Тетенька! —
высокими пронзительными
нотами кричала она, обхватывая ручонками колени надзирательницы и продолжая трястись от страха.
— А-а-а-а! — не своим голосом на
высокой пронзительной
ноте закричала Оля.
Этим обыкновенно заканчивались у Ширяевых их семейные сцены. Но тут, к несчастью, студентом Петром овладела вдруг непреодолимая злоба. Он был так же вспыльчив и тяжел, как его отец и его дед протопоп, бивший прихожан палкой по головам. Бледный, с сжатыми кулаками подошел он к матери и прокричал самой
высокой теноровой
нотой, какую только он мог взять...
Альберт с каждой
нотой вырастал
выше и
выше.
Повар сильно чувствовал прелесть музыки и при каждой
высокой фистульной
ноте восторженно-недоумевающе подмигивал всей головой лакею и толкал его локтем с выражением, говорившим: каково поет, а?
Он более не сомневался. Эта женщина, голос которой так поразил его тогда, при встрече в лесу, знакомыми
нотами, которая каждую ночь странствует около
высокого дома и которую люди принимают за привидение, была… Мария Толстых.
Сережа стал похож на отца, волосы его темнели, он смотрел почти юношей; голос у него срывался с низких
нот на
высокие.